ДѢДУШКИНО ЗОЛОТО
І
Дядя Митрій пріѣхалъ... Первыми, конечно, замѣтили его ребятишки, игравшіе на улицѣ въ бабки. Смотрятъ и видятъ, что до дорогѣ съ Ручьевой горы кто-то спускается верхомъ на лошади, и еще кто-то идетъ позади пѣшкомъ. Извѣстно, ребятишки все увидятъ, а тутъ еще стояло такое время, Петровки, когда совсѣмъ ужъ некому было ѣхать въ Растёсъ.
— Ѣдетъ кто-то!.. — пронеслось по зеленой деревенской улицѣ. — Ѣдетъ, ѣдетъ, ѣдетъ...
Стояла послѣобѣденная пора, и всѣ отдыхали гдѣ-нибудь на прохладѣ — по сѣнникамъ, на погребахъ, въ сѣняхъ. Только одинъ столѣтній дѣдъ Андреянъ не чувствовалъ жары и налаживалъ грабли и вилы на завалинкѣ у своей избушки.
— Кому ѣхать-то, пострѣлята? — ворчалъ онъ. — Ужо вотъ я васъ...
— Дѣдушка, ей-Богу, кто-то ѣдетъ!.. Погляди самъ...
Не спала еще дурка Аннушка, которая смотрѣла, смотрѣла на Ручьеву гору и проговорила совершенно равнодушно :
— Кому ѣхать-то? Извѣстно, дядя Митрій ѣдетъ...
— Да вѣдь онъ на промыслахъ, глупая! — объяснялъ ей дѣдъ. — Ну, зачѣмъ онъ въ такую пору поѣдетъ?.. Теперь тамъ работа-то огнемъ горитъ. Да и ѣхать Митрію въ Растёсъ никакого расчета нѣтъ...
Ребятишки, какъ спугнутая воробьиная стая, разсыпались по всѣмъ избамъ и подняли на ноги весь народъ. Скоро на улицу высыпали и бабы, и мужики, и старики, и старухи. Всѣ смотрятъ и дивятся, кто это можетъ пріѣхать въ Растёсъ? А ребята уже успѣли сбѣгать навстрѣчу и, что есть духу, вернулись назадъ.
— Дядя Митрій ѣдетъ... верхомъ... въ шубѣ... А за нимъ жена идетъ...
Всѣмъ стало понятно, почему дядя Митрій ѣдетъ тихо, — не хочетъ оставлять жену. Въ толпѣ пронесся нерѣшительный шопотъ, и всѣ вопросительно смотрѣли на брата дяди Митрія, Спиридона. Вѣдь, къ нему пріѣдетъ гость-то. Спиридонъ, сумрачный и неразговорчивый мужикъ, только почесалъ затылокъ и ушелъ къ себѣ въ избу. Братъ Митрій былъ для него божескимъ наказаніемъ каждую зиму, когда приходилъ съ промысловъ въ Растёсъ и жилъ у него; а тутъ еще лѣтомъ притащился.
— Работничекъ къ Спиридону ѣдетъ... — галдѣли мужики: — страдовать поможетъ.
Спиридонъ заперъ даже ворота и ушелъ въ огородъ, чтобы не видать непутеваго братца. Братья давно уже ссорились и никакъ не могли помириться.
Дядя Митрій ѣхалъ, не торопясь, и, подъѣзжая къ самой деревнѣ, затянулъ какую-то пѣсню. За его лошадью бѣжали ребята и кричали на всѣ голоса:
— Дядя Митрій, ты чего это въ шубу вырядился?
— Дурни вы... — съ гордостью отвѣчалъ дядя Митрій, распахивая шубу. — Какая шуба-то! Енотовая... Поняли вы теперь?
— Собачья шуба... А лошадь гдѣ укралъ?
— Ахъ, вы... Вотъ я васъ!..
Поровнявшись съ дѣдомъ Андреяномъ, дядя Митрій, не торопясь, слѣзъ съ лошади и проговорилъ:
— Дѣдушкѣ Андреяну почтеніе...
— Ты это что шутомъ-то разъѣзжаешь, Митрій? — ворчалъ старикъ. — Лѣто пріѣхалъ пугать?
Подошли другіе мужики и тоже принялись высмѣивать.
— Дядя Митрій, жена-то за тобой вмѣсто собачки ходитъ? Другой бы мужикъ жену на лошадь посадилъ, а самъ бы пѣшкомъ-то пошелъ...
— Куда же я въ шубѣ дойду, братцы, и притомъ резиновыя калоши на мнѣ! — оправдывался дядя Митрій, распахивая свою енотовую шубу. — Во какая шуба... Пятьдесятъ рубликовъ плачена, да калоши — три съ полтиной.
Растёсскіе мужики не видали ни енотовыхъ шубъ, ни резиновыхъ калошъ и только качали головами. Всегда дядя Митрій чудачилъ, а тутъ и послѣдній умъ потерялъ. Ихъ больше всего интересовала лошадь. Ее осматривали, толкали кулаками въ бокъ, дули въ ноздри, считали по зубамъ года: — лошадь была хорошая, хоть куда.
Жену дяди Митрія обступили бабы и осматривали ее всю, какъ мужики — лошадь, — и новый кумачный платокъ, и ситцевую новую кофту, и новыя ботинки. Дарья шла всю дорогу босая, а ботинки несла на палкѣ.
— Гдѣ это вы разбогатѣли съ Митріемъ? — допрашивали бабы, начиная завидовать Дарьѣ. — И лошадь, и шуба, и ботинки, — вся снасть. Золото обыскали хорошее?
— Всего было... — уклончиво отвѣчала Дарья. — Около золота и голодомъ живали. Спрашивайте Митрія... Онъ больше меня знаетъ, а мое дѣло женское.
На шумъ голосовъ выглянула изъ окна жена Спиридона и только покачала головой.
— Принимайте гостей!.. — крикнулъ ей издали дядя Митрій. — Гдѣ братъ-то Спиридонъ? Чего вы спрятались-то? Охъ, и народецъ только...
— Братъ-то отъ тебя на огородѣ въ бороздѣ спрятался, — подшучивалъ кто-то изъ толпы. — Напугалъ ты его шубой... И придумаетъ только дядя Митрій!..
Вышелъ за ворота и Спиридонъ. Онъ сумрачно посмотрѣлъ на дорогихъ гостей и еще сумрачнѣе сказалъ:
— Чего на улицѣ-то толчетесь? Идите въ избу...
— Постой, дай срокъ... — отвѣтилъ дядя Митрій, отвязывая отъ сѣдла какую-то мудреную штуку.
— Это что у тебя, Митрій? — пытали любопытные.
— А! спросъ?.. А кто спроситъ, того въ носъ... — шутилъ дядя Митрій. — Дарья, держи лошадь. Сведи ее на холодокъ да привяжи къ столбу... Пусть выстоится.
Братъ Спиридонъ смотрѣлъ такими глазами на лошадь Митрія, на его шубу, калоши и на него самого, точно все это было не настоящее, а поддѣльное. И жена Дарья тоже была поддѣльная... Онъ сердито заперъ за ними ворота и крикнулъ ребятамъ, заглядывавшимъ въ щели:
— Вы-то чему обрадовались? Не видали, когда человѣкъ изъ ума выступитъ!..
Дядя Митрій ждалъ, пока жена привязывала лошадь, а потомъ передалъ ей шубу и калоши.
— Положи въ сѣнцахъ, Дарья, гдѣ прохладнѣе.
Потомъ дядя Митрій прошелъ въ переднюю избу, вымылъ руки у печки, гдѣ висѣлъ глиняный рукомойникъ съ отбитымъ носкомъ, помолился на образъ въ переднемъ углу и проговорилъ брату и снохѣ:
— Здравствуйте, любезнюющій братецъ Спиридонъ Кондратичъ и любезнюющая невѣстушка Степанида Ляксѣвна...
— Ну, здравствуй... — буркнулъ Спиридонъ. — Откуда это тебя принесло?
— Отсюда не видать, братецъ, а гдѣ былъ, — ничего не осталось. Вотъ весь тутъ...
Братья по наружности очень походили другъ на друга: средняго роста, широкіе въ кости, бородастые, сѣроглазые. Большаку Спиридону было пятьдесятъ, а Митрій былъ моложе года на три. Но за этимъ наружнымъ сходствомъ таилась громадная внутренняя разница, и братья казались людьми изъ чужихъ семей, какъ ихъ жены: Дарья была безотвѣтная бабенка, а жена Спиридона отличалась степенной суровостью. Послѣдняя вела весь домъ и привыкла, въ качествѣ большухи, распоряжаться другими.
— А что это у тебя за котомка? — спрашивала Степанида, заглядывая на таинственный свертокъ, который дядя Митрій держалъ въ рукахъ.
— Все будешь знать, скоро состаришься.
Пришла дурочка Аннушка, проживавшая у Спиридона изъ милости, и тоже смотрѣла, что вынетъ дядя Митрій изъ котомки.
— Машину я паровую вамъ привезъ... — шутилъ дядя Митрій, доставая изъ тряпицы новенькій тульскій самоваръ. — Это вамъ отъ насъ подарочекъ, любезная сноха наша Степанида Ляксѣвна... Попивайте чаекъ да насъ добромъ поминайте... Кланяйся, Дарья, и проси принять подарочекъ.
— И что ты только, Митрій, придумаешь... — журила Степанида, принимая съ радостью дорогой подарокъ. — Сроду и чаю-то не пивали, а только слыхали, какъ другіе пьютъ.
— Дѣло весьма немудреное... Разъ напилась, — и вся наука.
— Ума у тебя нѣтъ, Митрій, — ворчалъ Спиридонъ. — Какъ родился ты безъ ума, такъ и помрешь... Это писаря да купцы самовары-то пьютъ, а мы-то зачѣмъ добрыхъ людей смѣшить будемъ?
— Вотъ ты всегда такъ, братецъ, — обидѣлся дядя Митрій. — То-есть вотъ ничѣмъ не угодишь на тебя.
II.
Вѣсть о самоварѣ разлетѣлась по деревнѣ съ быстротой молніи и снова собрала толпу около избы Спиридона.
— Весь золотой самоваръ этотъ самый, — увѣряла какая-то баба. — Вотъ сейчасъ провалиться, своими глазами видѣла... Такъ и горитъ!..
Въ Растёсѣ это былъ первый самоваръ, и, понятно, всѣ удивлялись дядѣ Митрію, который ухитрился вывести такую мудреную машину.
— Ужъ что только и будетъ... — шептались между собой старушки. — Страсть, сказываютъ, грѣшно!
Спиридонъ слышалъ это галдѣнье и нѣсколько разъ, выставивъ въ окно голову, сердито говорилъ:
— Ну, чего вы тутъ сбѣжались?
— Дядя Спиридонъ, покажи самоваръ! — кричали ребятишки.
— Отвяжитесь... Вотъ наказанье-то божеское!..
— Дядя Спиридонъ, не гордись... Хоть въ окошко покажи самоваръ-то. Вѣдь, не съѣдимъ...
Сердитый мужикъ отплевывался и сердито захлопывалъ окно. Придумаетъ же Митрій этакую оказію... А дядя Митрій, какъ ни въ чемъ не бывало, усѣлся на лавку и командовалъ:
— Ну-ка, любезная наша супруга, заведи эту машину... Будемъ чай пить. А ты, Аннушка, сбѣгай-ка за дѣдушкой Андреяномъ и волоки его сюды. Такъ и скажи: — «Дядя Митрій зоветъ чай пить». Надо уважить старичка... Такъ я говорю, братецъ Спиридонъ Кондратичъ?
— Отвяжись ты отъ меня... Теперь ребята по улицѣ проходу не дадутъ изъ-за тебя: — «покажи самоваръ, дядя Спиридонъ!» Тфу... Одинъ срамъ...
— Эхъ, деревня, деревня... Потомъ благодарить будете... Ты что же это, Аннушка, не идешь за дѣдомъ?
— Дай поглядѣть, — отвѣтила дурочка, слѣдившая за каждымъ движеніемъ ставившей самоваръ Дарьи. — Ужъ очень смѣшно...
Аннушка постоянно смѣялась, закрывая ротъ рукавомъ, а тутъ ужъ совсѣмъ выходило смѣшно, когда изъ самовара повалилъ густой дымъ. Засмѣялась даже Степанида.
— Ну, и деревня! — продолжалъ удивляться дядя Митрій. — Тутъ самоваръ, а имъ смѣшно... Дарья, а ты его продуй хорошенько, чтобы онъ торопился.
Бабы принялись раздувать самоваръ поперемѣнно, и онъ скоро закипѣлъ. Аннушка прыснула отъ смѣха и бросилась изъ избы, какъ угорѣлая.
— Охъ, уморушка! — разсказывала она бабамъ на улицѣ. — Какъ зашипитъ въ немъ, какъ зафыркаетъ... Сейчасъ провалиться! Побѣгу за дѣдомъ Андреяномъ: пусть онъ посмѣется.
Дѣдъ Андреянъ долго не соглашался итти къ дядѣ Митрію, но потомъ его разобрало любопытство. Очень ужъ смѣшно разсказывала дурка Аннушка... Старикъ не видалъ никогда, что за штука самоваръ.
— Шипитъ, говоришь? — спрашивал онъ дорогой.
— Шипитъ, дѣдушка Андреянъ... Вотъ какъ гусь или котъ, ежели ихъ разсердить. Ужъ такъ смѣшно дядя Митрій придумалъ... Тетка Степанида — и та смѣется... А дядя Спиридонъ ругается. Ребята дразнятъ его самоваромъ — «покажи, слышь, самоваръ»... Ужъ такъ смѣшно, дѣдушка!..
— Что смѣшно-то, глупая?
— Да все смѣшно...
Дѣдушка Андреянъ ходилъ всегда съ палкой и сильно горбился. Борода у него была даже не сѣдая, а желтая, и слышалъ онъ не совсѣмъ хорошо. Но это не мѣшало ему работать за настоящаго мужика: потихоньку работаетъ старикъ, а, глядишь, и наработалъ. Въ Растёсѣ онъ былъ всѣхъ старше, и всѣ его величали дѣдушкой. По-деревенски дядѣ Митрію онъ приходился какой-то дальней родней, — въ Растёсѣ, правда, всѣ были въ родствѣ и состояли въ кумовствѣ или въ сватовствѣ, какъ говорятъ по-деревенски.
Когда старикъ вошелъ въ избу, кипѣвшій самоваръ уже былъ на столѣ. Чай разливалъ самъ дядя Митрій, при чемъ успѣлъ похвастаться новенькимъ расписнымъ чайникомъ и двумя чашками.
— Не щепки плачены, а деньги, — объяснялъ онъ.
— Швыряешь деньгами-то хуже щепокъ... — оговорилъ его Спиридонъ, отличавшійся большой скупостью. — Привезъ бы лучше деньгами, чѣмъ самовары покупать. Вонъ и дѣдушка Андреянъ то же скажетъ...
— А, дѣдушка, милости просимъ, — приглашалъ дядя Митрій. — Ну, садись, старичекъ, въ передній уголъ, — тебѣ и первая чашка...
— Ахъ, Митрій, Митрій... — смѣялся старикъ, качая головой. — Если бы еще ложкой похлебать, а то и не сумѣешь....
— Выучимъ, старичокъ. Очень даже пользительно для васъ, старичковъ, чайку испить... Эй, Аннушка, иди-ка сюды, надо мнѣ словечко тебѣ сказать.
Дядя Митрій отвелъ Аннушку въ сторону, что-то ей шепнулъ, сунулъ въ руку бумажку и прибавилъ громко:
— Да поживѣе, умница... Одна нога здѣсь, другая тамъ.
Чашки были налиты. Одна поставлена передъ дѣдушкой Андреяномъ, какъ почетнымъ гостемъ, а другая — передъ Спиридономъ.
— Ну, ужъ это, братъ, ни-ни... — уперся Спиридонъ. — Пей самъ, коли нравится.
— Ежели бы къ этому дѣлу деревянную ложку... — просилъ старикъ, не рѣшаясь отхлебнуть изъ чашки кипятокъ. — Куда бы способнѣе, Митрій.
Пришлось дядѣ Митрію показать самому, какъ пьютъ чай, и старикъ Андреянъ послѣдовалъ его примѣру.
— Ничего, тепленькое... хорошо... — хвалилъ онъ. — Ежели зимой, такъ въ самый разъ выйдетъ.
— Ты духъ-то понюхай, — училъ дядя Митрій.
— И духъ есть... вѣрно... Сѣномъ свѣжимъ отдаетъ...
Этотъ первый опытъ съ чаепитіемъ огорчилъ, дядю Митрія: Спиридонъ не желалъ пить, а дѣдушка Андреянъ не умѣлъ. Вступилась Дарья и учила старика:
— Ты, дѣдушка, кусай сахару-то больше... Самый скусъ узнаешь.
— Я и то сахаръ-то люблю... Вонъ какой кусокъ... А я его лучше снесу, Дарья, внучкѣ Арникѣ... Есть у меня такая внучка, — ну, такъ я, значитъ, ей и предоставлю...
Выручила дядю Митрія дурочка Аннушка, которая принесла бутылку водки. Кабака въ Растёсѣ не было, и водку на случай держалъ богатый мужикъ, Акимъ.
— Ну, вотъ это настоящій разговоръ будетъ, — похвалилъ дѣдушка Андреянъ. — Что же, я люблю выпить стаканчикъ... Кровь разбиваетъ и по всякой жилкѣ пройдется. Только вотъ съ годъ я не пилъ... Скусъ забылъ.
— Ничего, вспомнимъ дѣдушка... А пока пущай бабы учатся чай пить. Ну, Дарья, дѣйствуй.
Мужики выпили по стаканчику водки, потомъ по другому, и разговоръ начался. Собственно, говорилъ одинъ дядя Митрій.
— Откуда это у тебя богатство прикачнулось? — спрашивалъ дѣдушка Андреянъ. — И лошадь, и шуба, и самоваръ, и одежа?..
— Слово такое знаю, дѣдушка, — хвастался дядя Митрій. — Скажу, и готово дѣло... Стоитъ рукой повести.
— А не хвастаешь, Митрій?
— Я?..
Дядя Митрій вытащилъ изъ-за голенища бумажникъ, развернулъ его и показалъ пятьдесятъ рублей.
— Это еще цвѣточки, дѣдушка, а ягодки впереди. Вотъ какое золото я обыскалъ на промыслахъ... Эй, Аннушка, сбѣгай-ка еще. Хочу уважить дѣдушку Андреяна... Не поминайте лихомъ дядю Митрія.
Дѣдушка Андреянъ немного захмелѣлъ, улыбался и покачивалъ только головой, слушая похвальбу дяди Митрія. Откуда только что берется у мужика?
Въ избу незамѣтно набрался разный народъ, больше — все бабы и ребята; мужики стѣснялись итти незваными. Къ самому столу пробрался внучекъ Андреяна, бѣлоголовый мальчуганъ, Кузька, и смотрѣлъ дядѣ Митрію прямо въ ротъ. Мальчикъ пришелъ потому, что позвали дѣдушку, а другіе ребята не смѣли.
— А какъ ты меня понимаешь, дѣдушка? — приставалъ дяди Митрій, тоже захмелѣвшій. — Каковъ я человѣкъ есть? Ну-ка, выговори, старичокъ...
— Дѣло извѣстное: пустой колосъ голову высоко несетъ, — отрѣзалъ дѣдушка Андреянъ. — Ты ужъ не обижайся, Митрій... Мы по-просту.
Дядя Митрій очень обидѣлся и даже покраснѣлъ. Онъ хотѣлъ удивить весь Растёсъ, а дѣдушка его же срамитъ... Когда Аннушка принесла вторую бутылку водки, дядя Митрій вылилъ залпомъ цѣлую чашку и проговорилъ:
— Я пустой колосъ, дѣдушка? А я вотъ что сдѣлаю... да, сдѣлаю. Ты вотъ смѣешься надъ дядей Митріемъ, а дядя Митрій возьметъ и всѣхъ озолотитъ... Это какъ по-твоему? Вотъ Аннушку возьму съ собой на промысла и озолочу... да и твоего внучонка Кузьку прихвачу... Тамъ всѣмъ найдется работа!.. Сдѣлай милость... да.
Дѣдушка Андреянъ тоже разсердился: и не пилъ водки онъ давно, и старъ сталъ, да и дядя Митрій очень ужъ расхвастался.
— Озолочу, озолочу... — передразнивалъ онъ дядю Митрія. — А самъ ничего то-есть не понимаешь...
— Какъ это не понимаю?
— А такъ... Хвалишься чужимъ золотомъ, а у насъ своего золота сколько угодно.
— Н-но-о?..
— А такъ... Ты вотъ за золотомъ-то по чужой странѣ гоняешься, а оно у дѣдушки Андреяна совсѣмъ дома.
Дядя Митрій захохоталъ, а дѣдушка Андреянъ еще пуще того разсердился и даже палкой стукнулъ.
— Кузька, бѣги домой... тамъ, на божницѣ въ уголкѣ, лежитъ тряпочка, завязанная узелкомъ... Понимаешь, малышъ? Ты ее и волоки сюда. Покажемъ дядѣ Митрію, какъ надъ дѣдушкой Андреяномъ смѣяться...
III.
По дорогѣ Кузька успѣлъ разсказать, какъ хвастается дядя Митрій, и какъ дѣдушка Андреянъ хочетъ его осрамить. Мужики только дивились, откуда бы у дѣдушки взяться золоту. Въ Растёсѣ никто и не видалъ, какое золото бываетъ. Правда, кто-то припомнилъ, что дѣдушка Андреянъ когда-то въ молодости работалъ на промыслахъ, — можетъ, отъ старой работы старикъ оставилъ на поглядку.
Пока Кузька бѣгалъ за дѣдушкинымъ золотомъ, всѣ еще выпили водки, и дядя Митрій громко кричалъ:
— Ну, Кузька, показывай дѣдушкино золото...
Дѣдушка Андреянъ осторожно самъ развязалъ завязанную узелкомъ тряпочку и показалъ дядѣ Митрію нѣсколько блестящихъ крупинокъ.
— Вотъ, погляди, дядя Митрій...
Дядя Митрій взялъ тряпочку, долго разсматривалъ крупинки, попробовалъ одну на зубъ и только покрутилъ головой.
— Ну, что теперь скажешь, хвастунъ? — приставалъ захмелѣвшій старикъ.
— Что тутъ говорить: настоящее золото. Достаточно его видали.
— Вотъ то-то и есть...
— Золото оно, дѣйствительно, золото, дѣдушка, только откуда?
— Здѣшнее, милый человѣкъ, родное наше...
— Ну, ужъ это ты оставь... Слыхомъ не слыхать что-то про здѣшнее золото, — спорилъ дядя Митрій. — Не иначе, что ты въ прежнее время вынесъ его съ промысловъ... Вѣрно тебѣ говорю...
— А вотъ здѣшнее!..
— На немъ не написано, откуда оно взялось...
— А вотъ и не написано, да здѣшнее. Доказать могу вполнѣ...
— А ну, докажи... Весьма это будетъ любопытно.
— И докажу... Аннушка, иди-ка сюды, къ столу. Да ну, не упирайся, милая...
Дурочка хихикнула, закрыла лицо рукавомъ рубахи и подошла.
— Ну, теперь говори все по порядку, какъ дѣло было! — приказывалъ расходившійся старикъ. — Всю истинную правду говори...
— Чего разсказывать-то? — удивлялась Аннушка. — Значитъ, гуси были... А по осени дядя Спиридонъ и прикололъ стараго гусака, когда заморозки пошли. А тетка Степанида говоритъ: — «Ощипли гуся и потроха вынь». Ну, я и сдѣлалъ все, какъ наказывала тетка. Только и было... Больше ничего не знаю..
— А золото-то откуда? — приставалъ дядя Митріи.
— Никакого золота я не знаю...
— Да вотъ эти крупинки?
— Эти-то?.. А значитъ, какъ я вспорола гуся, стала чистить, а въ зобу у него и мельтесятъ^Мельтешитъ — то же, что мелькаетъ./^ эти крупинки. Я ихъ собрала и показала дѣдушкѣ Андреяну... Ну, онъ наказалъ, чтобы я накрѣпко молчала. Я и молчала...
— Ну, што, Митрій, теперь услыхалъ, откуда золото наше добываютъ? — смѣялся дѣдушка Андреянъ. — Эхъ, ты, хвастунъ... Я его и въ печкѣ отжигалъ, — настоящее золото.
— Такъ, дѣдушка Андреянъ... такъ... — бормоталъ дядя Митрій, что-то соображая про себя. — Перехитрилъ ты меня своимъ золотомъ. Ну, будь по-твоему... Кругомъ я вышелъ виноватъ передъ тобой.
— Вотъ давно бы такъ-то...
Дѣдушка завернулъ свое золото въ тряпочку, завязалъ ее узелкомъ и велѣлъ Кузькѣ снести домой. А самъ сидитъ и смѣется, — радъ, что осрамилъ дядю Митрія.
Не въ мѣру развеселившійся дѣдушка кончилъ тѣмъ, что тутъ же за столомъ и заснулъ, какъ засыпаютъ нашалившіяся дѣти.
Дядя Митрій все встряхивалъ головой, чесалъ въ затылкѣ и улыбался.
— Вотъ такъ дѣдушка... Уважилъ! — бормоталъ онъ. — И вѣдь сколько времени скрывалъ... Хитрый старичокъ, однимъ словомъ.
— Пустое самое дѣло... — ворчалъ Спиридонъ, разсердившійся опять и на дядю Митрія, и на дѣдушку Андреяна. — Мало ли чего гуси сдуру наглотаются? Извѣстно, глупая птица....
— Глупая? Глупая, а насъ съ тобой поучитъ. Ты вышли-ка, Спиридонъ, бабъ изъ избы. Надо мнѣ сказать тебѣ одно словечко....
Когда бабы ушли, дядя Митрій проговорилъ вполголоса:
— Любезный братецъ Спиридонъ Кондратичъ, вѣдь, это цѣлое богачество...
— Гусь-то?
— Не гусь, а золото, которое дурочка Аннушка нашла у него въ зобу. Гдѣ онъ плавалъ, твой-то гусь?
— По рѣкѣ плавалъ... Озеро есть, такъ и въ озерѣ плавалъ.
— Вотъ онъ плавалъ по рѣкѣ-то да и наглоталъ золота, — значитъ мы и будемъ это самое золотое мѣсто искать...
— Тоже и скажетъ человѣкъ! — засмѣялся дядя Спиридонъ. — Ежели бы ты былъ гусь, такъ, можетъ, и нашелъ бы... Рѣка велика.
— Ничего, найдемъ... Въ лучшемъ видѣ найдемъ. Только ты никому ни слова. Понимаешь?
— Перестань ты морочить, Митрій... Пустое.
— А ты все-таки молчи. Все это дѣло на счастливаго, а у меня рука на золото легкая. Обыщемъ живымъ манеромъ... Ахъ, дѣдушка Андреянъ, и задалъ, старичокъ задачу.
Дѣдушка Андреянъ проснулся на другое утро съ сильной головной болью и долго соображалъ, что такое вчера вышло. Мало-помалу онъ припомнилъ все и только ахнулъ.
— Вотъ такъ подвелъ меня этотъ самый Митрій!.. — ворчалъ старикъ, поднимаясь. — Такъ подвелъ, что и не выговоришь разомъ-то... Ахъ, ты, грѣхъ какой вышелъ! И надо же было мнѣ сболтнуть... Ахъ, ты, Господи, батюшка! Вотъ напасть-то...
По стариковской привычкѣ дѣдушка Андреянъ поднимался чуть свѣтъ, особенно лѣтомъ. Про него говорили, что старикъ совсѣмъ не спитъ. И теперь было еще очень рано. Въ воздухѣ еще чувствовался утренній холодокъ, заставлявшій вздрагивать. Уральскія горныя ночи холодныя, даже въ самое жаркое время. Дѣдушка Андреянъ покряхтѣлъ, умылся студеной водой и еще разъ проговорилъ:
— Ахъ, подвелъ меня этотъ Митрій.
Деревушка Растёсъ забралась въ самую глушь Уральскихъ горъ. Здѣсь не было даже колесной дороги, а верхомъ въ Растёсъ можно было проѣхать только въ самую сухую лѣтнюю пору. Съ остальнымъ міромъ Растёсъ сообщался лѣтомъ только по рѣкѣ Порожней. Но объ этомъ никто не горевалъ: никуда и не зачѣмъ было ѣздить лѣтомъ изъ Растёса. Вотъ зима встанетъ, — и вездѣ скатертью дорога, на всѣ четыре стороны. Зимой рубили лѣсъ и сплавляли его весной по Порожней, а также — дрова и уголь. Въ Растёсѣ насчитывали съ небольшимъ сорокъ дворовъ, и работы всѣмъ хватало. А лѣтомъ косили траву, убирались съ пашней, — мало ли найдется деревенской работы про свой домашній обиходъ!.. Жили растёсцы ни бѣдно, ни богато, а лучшаго ничего не желали, можетъ быть, потому, что лучшаго ничего и не видали.
Издали деревня казалась почти красивой, потому что бревенчатыя избы разсыпались на самомъ мысу, который дѣлала Порожняя межъ двумя горами, Ручьевой и Отряхиной. Обѣ горы были покрыты сплошнымъ хвойнымъ лѣсомъ и подходили на двѣ громадныя мохнатыя шапки. Вверхъ по рѣкѣ и внизъ виднѣлись новыя горы, которыя обошли Растёсъ со всѣхъ сторонъ тяжелыми, синими валами. Мѣста для пашенъ и покосовъ было очень немного, главнымъ образомъ, — тамъ, гдѣ были прежде курени, т.-е. гдѣ вырубали лѣсъ. Самое названіе деревни происходило оттого, что она засѣла въ растёсѣ между горами, — точно кто топоромъ теснулъ между Ручьевой и Отряхиной. Растёсскія бабы нигдѣ не бывали, кромѣ своей деревни, а мужики, сплавлявшіе лѣсъ по Порожней, увѣряли, что лучше ихъ мѣста нигдѣ нѣтъ. Названіе рѣки получилось отъ пороговъ, которые стѣсняли ея теченіе выше деревни верстахъ въ пяти, гдѣ выпадала изъ-за Ручьевой бойкая горная рѣчка Смородинка.
Дѣдъ Андреянъ вышелъ на улицу, постоялъ у воротъ, досмотрѣлъ кругомъ и только покачалъ головой. Любилъ старикъ свое лѣсное гнѣздо, и теперь чувствовалъ себя виноватымъ. Дернуло же его вчера похвалиться своимъ золотомъ... Потомъ старикъ вышелъ на огороды и изъ-за руки посмотрѣлъ на Порожнюю, которая еще была подернута утреннимъ туманомъ.
— Эхъ, хороша рѣчка!.. А по веснѣ разыграется, такъ любо-дорого смотрѣть.
— Ужо надо заѣздки^Заѣздка — частоколъ въ водѣ, въ которомъ для ловли рыбы стоятъ морды (верши изъ ивовыхъ прутьевъ)./^ посмотрѣть, — рѣшилъ дѣдушка Андреянъ, чувствуя потребность промяться. — Испортилъ меня Митрій своимъ виномъ вчера... чтобъ ему пусто было, хвастуну.
Старикъ побрелъ вверхъ по рѣкѣ, гдѣ но берегу проложена была тропинка. Онъ сдѣлалъ всего нѣсколько шаговъ, какъ сейчасъ же замѣтилъ на землѣ свѣжій слѣдъ чужого сапога, съ подковой на каблукѣ. Такихъ сапоговъ въ Растёсѣ ни у кого не было, и дѣдушка Андреянъ сразу сообразилъ въ чемъ дѣло.
— Ахъ, негодный человѣкъ!.. Вотъ что онъ придумалъ! Ну, постой... Да я его своими руками задушу.
Старикъ прибавилъ ходу. Вотъ и устье Смородинки видать, — оно вдавалось въ берегъ зеленой осочной зарослью. Любимое мѣсто было для утокъ и гусей, которые выплывали въ тихую заводь кормиться. По осокамъ мелкая рыба не переводилась. Еще издали дѣдушка Андреянъ замѣтилъ сидѣвшаго на берегу Смородинки мужика.
— Такъ и есть, Митрій... Онъ самый! Ахъ, негодный... И что онъ придумалъ!
Дѣйствительно, это былъ дядя Митрій. Онъ сидѣлъ на корточкахъ надъ деревяннымъ корытомъ и размѣшивалъ въ немъ рѣчной песокъ съ водой. Размѣшаетъ и сольетъ мутную воду, а потомъ отброситъ крупные камни и опять нальетъ воды. Дѣдушка Андреянъ издали догадался, что дядя Митрій дѣлаетъ пробу на золото, какъ и самому случалось дѣлать на! промыслахъ. Золото тяжелѣе песку и осядетъ на дно. Когда промытый песокъ выбросить, останется нѣсколько крупинокъ золота, если оно есть. Достаточно нѣсколькихъ такихъ крупинокъ, чтобы проба оказалась хорошей. Дядя Митрій такъ увлекся своей работой, что совсѣмъ не замѣтилъ, какъ къ нему подошелъ дѣдушка Андреянъ: старикъ былъ босой и подкрался осторожно.
— Ты что это, разбойникъ, дѣлаешь? — крикнулъ онъ, отталкивая дядю Митрія и опрокидывая корыто. — Есть у тебя совѣсть-то?...
IV.
Дядѣ Митрію не спалось всю ночь. Засѣло ему въ голову дѣдушкино золото, какъ хорошій клинъ. Вертѣлся, вертѣлся онъ съ боку на бокъ, и, наконецъ, поднялся, чуть еще забрезжило. Разыскалъ онъ въ сѣняхъ деревянное корыто, въ которомъ невѣстка Степанида стирала бѣлье, захватилъ желѣзный ковшъ и направился прямо къ Смородинкѣ, гдѣ кормилась водяная птица. Навѣрно, здѣсь и тотъ гусь кормился, котораго потрошила Аннушка. Больше негдѣ. По рѣкѣ-то всѣ мѣста извѣстны, и дядя Митрій еще мальчонкомъ ходилъ воровать рыбу на заѣздки дѣдушки Андреяна. Онъ и тогда былъ такой же старый и тогда такъ же промышлялъ рыбой подъ порогами, гдѣ останавливалась рыба, поднимавшаяся вверхъ по рѣкѣ до самыхъ пороговъ. Мѣста были знакомы съ дѣтства, и дядя Митрій теперь присматривалъ ихъ по-новому, привычнымъ взглядомъ промысловаго человѣка. Золото всегда попадается по скатамъ, гдѣ его сноситъ вода вмѣстѣ съ водой. И тутъ не иначе, что его нанесло въ Смородинку съ Ручьевой горы. Дядя Митрій нарочно поднялся на угоръ и внимательно осмотрѣлъ теченіе Смородинки. Самое подходящее мѣсто для золота. Дядя Митрій припомнилъ другіе золотые промысла и нашелъ, что Смородинка нисколько не хуже. Онъ мысленно уже видѣлъ цѣлыя горы промытыхъ песковъ, отвалы пустыхъ верховиковъ, запруду, подъ которой стоятъ вашгердты (ручныя золотопромывальныя машины), толпы рабочихъ, перепачканныхъ глиной, веселые огоньки у балагановъ и все остальное, что бываетъ только на пріискахъ. Эхъ, ежели бы оправдалось дѣдушкино золото, — что бы тутъ было, вотъ на этой самой Смородинкѣ! Стономъ бы стонъ стоялъ... Въ другихъ мѣстахъ есть золото, по всему Уралу, особенно по сибирской сторонѣ, — отчего ему не быть въ Растёсѣ?
Когда дядя Митрій принялся дѣлать пробу, онъ забылъ все. Сказался настоящій промысловый человѣкъ. Проба уже доходила къ концу, и ему начинало казаться, что на днѣ корыта уже «поблескиваетъ» одна крупинка золота, какъ вдругъ дѣдушка Андреянъ опрокинулъ все корыто.
— Да ты это что, дѣдъ? Въ умѣ ли?
— Я-то въ умѣ, а вотъ ты сбѣсился, Митрій... Что придумалъ-то? Ну-ка, сказывай!
— Извѣстно что... А между прочимъ, тебѣ-то какое дѣло? Дѣлаю, что хочу, и никого не спрашиваюсь...
Дѣдушка стоялъ и долго смотрѣлъ на дядю Митрія въ упоръ, а потомъ медленно проговорилъ:
— Митрій, есть въ тебѣ совѣсть?...
— Даже сколько угодно....
— Митрій, не ладное ты придумалъ... брось.... Вѣдь, ты всю деревню загубишь. Жили мы доселѣ хорошо, а что будетъ, какъ золото вдругъ объявится?.. Страшно сказать, Митрій.
— Всѣмъ хлѣбъ будетъ, только и всего.
— Видали мы, какой хлѣбъ идетъ отъ промысловъ... Ты думаешь, я не сообразилъ ничего, когда Аннушка показала мнѣ это золото? Все обдумалъ и скрылъ. Всѣмъ намъ бѣда, отъ него будетъ, — вотъ и я молчалъ. А тутъ меня вчера точно кто за языкъ дернулъ... И тебя-то на грѣхъ принесло. Митрій, уѣзжай ты опять на свои промысла, и забудь про наше золото. Я тебѣ на дорогу послѣдніе десять рублей отдамъ, которые припасъ на поминъ души... Мой грѣхъ, ну, мнѣ и отвѣчать. Слышишь, Митрій?
Дядя Митрій только усмѣхнулся.
— Вотъ что дѣдушка, садись-ка рядкомъ да поговоримъ ладкомъ.... Зачѣмъ намъ ссориться? Ежели Господь счастье посылаетъ, такъ какъ это самое дѣло понимать? Теперь я шатался на промыслахъ верстъ за двѣсти, а тутъ вдругъ золото дома, совсѣмъ, почитай, у себя въ карманѣ... Ну, значитъ, отъ добра добра не ищутъ.
— Ахъ, Митрій, Митрій!.. Послушай ты старика, уходи. Добромъ тебѣ говорю....
— А ежели, напримѣръ, я не послушаю? Перестань грѣшить, дѣдушка... Весь Растёсъ меня же будетъ благодарить за дѣдушкино золото... Дѣдушка пряталъ, а дядя Митрій нашелъ. Такъ-то.... Вотъ какъ всѣ обрадуются.
Такъ старый дѣдъ и ушелъ ни съ чѣмъ, а дядя Митрій опять принялся за свою работу. Но ему пришлось проработать напрасно цѣлый день. Всѣ пробы выходили неудачными. Къ вечеру дядя Митрій самъ началъ сомнѣваться въ успѣхѣ дѣла. А ежели все это сказки съ гусемъ, и дѣдушка Андреянъ только смѣется надъ нимъ? Аннушка-то разскажетъ, что угодно, а старикъ хитрый. Но, съ другой стороны, зачѣмъ ему было уговаривать его, дядю Митрія, уходить изъ Растёса? Свои кровныя денежки отдавалъ, только уходи... Мысли въ головѣ у дяди Митрія такъ и путались, какъ худая пряжа. Онъ то сомнѣвался, то вѣрилъ больше стараго. Бывало такъ, что дядя Митрій вскакивалъ даже по ночамъ, — ему все слышалось гусиное гоготанье. Вскочитъ и добѣжитъ къ рѣкѣ посмотрѣть, гдѣ гуси кормятся. Въ деревнѣ узнали о его поискахъ и при каждомъ удобномъ случаѣ поднимали на смѣхъ.
— Эй, дядя Митрій, дѣдушкино золото растерялъ... Гуси склевали дѣдушкино-то золото.
На дядю Митрія въ Растёсѣ смотрѣли вообще, какъ на ненастоящаго мужика. Онъ какъ-то съ молодыхъ лѣтъ отбился отъ настоящей мужицкой работы и все искалъ легкаго хлѣба. Да и дома ему не сидѣлось: — то весной, когда гнали лѣсъ до Порожней, на плотахъ сплываетъ внизъ и неизвѣстно гдѣ шатается все лѣто, то уйдетъ куда-нибудь на промысла. Но разъ въ годъ онъ непремѣнно приходилъ въ свой Растёсъ. Случалось и такъ, что дядя Митрій появлялся босой, въ одной рубахѣ. Отдохнетъ, покормится у брата Спиридона, а потомъ опять и ушелъ.
Сейчасъ ему повезло на золотыхъ промыслахъ счастье, и онъ бросилъ работу, чтобы показать въ Растёсѣ свою лошадь, шубу и самоваръ. Цѣлыхъ двѣсти верстъ тащился, чтобы похвастаться дома своимъ богатствомъ. Дядя Митрій хотѣлъ погостить всего нѣсколько дней, а тутъ дѣдушкино золото точно гвоздемъ приколотило.
Всѣмъ домомъ заправлялъ братъ Спиридонъ, мужикъ обстоятельный и строгій. Онъ нѣсколько разъ предлагалъ Митрію раздѣлиться, но тотъ и слышать ничего не хотѣлъ.
— Зачѣмъ намъ дѣлиться, любезный братецъ? Живите себѣ, все ваше и безъ того... Дѣтей у насъ съ Дарьей нѣтъ, ну, значитъ, нечего и дѣлить. А у меня все-таки есть родительскій уголъ.
Много непріятностей доставлялъ братъ Спиридону, а теперь — въ особенности. Ребята не давали прохода съ самоваромъ, большіе подсмѣивались надъ поисками золота.
— Ты ужъ, Спиридонъ, не скрывайся... Поди, вмѣстѣ съ Митріемъ-то гусей но рѣкѣ гоняете?
— Дядя Спиридонъ, покажи самоваръ!.. — кричали ребятишки.
Кончилось тѣмъ, что Спиридонъ началъ прятаться отъ всѣхъ. Выведенный изъ терпѣнія, онъ набрасывался на брата и начиналъ его гнать.
— Убирайся и съ самоваромъ своимъ, и съ шубой... Житья не стало.
— Любезный братецъ, потерпите малое время, — усовѣщевалъ его дядя Митрій. — Мало ли что болтаютъ отъ глупости... Просто завидно, вотъ и болтаютъ.
Съ другой стороны, Спиридона начинала разбирать жадность. А вдругъ Митрій найдетъ золото? Вѣдь вотъ гдѣ-то нашелъ же его на промыслахъ. Такимъ несуразнымъ людямъ счастье. Не забылъ Спиридонъ, что у Митрія наличными было еще пятьдесятъ рублей, что по деревенскому счету составляло уже громадную сумму. На такія деньги можно цѣлый годъ прожить безъ всякой заботы.
Такъ и этакъ раздумывалъ Спиридонъ, и рѣшилъ терпѣть. Да больше ничего и не оставалось.
А дядя Митрій все ходилъ со своимъ корытомъ и дѣлалъ пробы. Недѣли двѣ напрасно прошло, и онъ рѣшилъ дѣлать пробу ужъ по-настоящему. Устроить вашгердтъ — дѣло самое пустое. Взялъ три доски, сколотилъ ихъ глаголемъ, поддѣлалъ деревянное дно ступеньками, а сверху прикрылъ желѣзнымъ листомъ, продырявленнымъ, какъ терка. Такой вашгердтъ онъ устанавливалъ гдѣ-нибудь на берегу Смородинки и начиналъ работу. Сначала дядя Митрій добывалъ песокъ и навалилъ его на желѣзный продырявленный листъ (грохотъ), потомъ Аннушка черпала ведромъ воду и лила ее на деревянный жолобъ, установленный сливнымъ концомъ надъ самымъ грохотомъ, такъ что струя воды падала прямо на песокъ. Дарья небольшой желѣзной лопатой мѣшала на грохотѣ песокъ, сбрасывая гальку въ сторону. Вода сносила размытую глину и песокъ, и только часть оставалась на покатомъ ступенчатомъ днѣ вашгердта, гдѣ, въ силу удѣльнаго вѣса, остается золото.
— Пускай машину въ ходъ! — командовалъ дядя Митрій, подбрасывая песокъ на грохотъ. — Постарайтесь, умницы... Аннушка, понатужься. Красный платокъ тебѣ куплю.
Когда такимъ образомъ промывали на вашгердтѣ пудовъ тридцать песку, дядя Митрій принялся «доводить золото». Струю, падавшую съ жолоба, уменьшали, и дядя Митрій особенной щеточкой отдѣлялъ скопившійся на днѣ вашгердта песокъ отъ такъ называемыхъ шлиховъ, т.-е. чернаго песочка, состоящаго изъ мельчайшихъ осколковъ желѣзняка. Въ этомъ шлихѣ обыкновенно и встрѣчается золото. Первыя пробы на вашгердтѣ тоже не дали ничего: золота не было и слѣда. Дядя Митрій падалъ духомъ, а на другой день начиналъ работу съ новой энергіей.
Изъ деревни сначала приходили смотрѣть на работу дяди Митрія, балагурили и качали головами.
— Не положилъ, — не ищи, дядя Митрій...
Потомъ всѣмъ это надоѣло, и приходилъ только одинъ дѣдушка Андреянъ, сядетъ въ сторонкѣ и ждетъ доводки.
— Ничего нѣтъ, дѣдушка.
— Слава тебѣ, Господи, — говорилъ старикъ каждый разъ. — Пронеси, Господи, тучу морокомъ....
У дѣдушки Андреяна явилась надежда, что дядя Митрій ничего не найдетъ, и все останется по-старому.
V.
Въ теченіе цѣлаго мѣсяца дядя Митрій испытывалъ только однѣ неудачи, но это нисколько не уменьшило его энергіи, а, напротивъ, придавало даже бодрость.
— Тутъ-оно, золото, только крѣпко сидитъ въ землѣ, — увѣрялъ дядя Митрій самого себя. — Нѣтъ, братъ, не уйдешь...
По разсчетамъ дяди Митрія, золото должно было находиться по теченію Смородинки или по выпавшимъ въ нее съ Ручьевой горы логамъ. Золотоносныя розсыпи всегда попадаются именно по логамъ и по теченію небольшихъ рѣчекъ. Затѣмъ оставалась еще гора Отряхина, съ которой выпадали двѣ рѣчки Безымянки, — и тамъ могло быть золото. Сначала дядя Митрій хотѣлъ найти именно то самое мѣсто, гдѣ гуси глотали золотыя крупинки, но, побившись цѣлый мѣсяцъ напрасно, онъ рѣшилъ искать его по логамъ. Разсужденіе было простое: гуси находили золото, очевидно, на днѣ Порожней, а сюда оно было снесено откуда-нибудь съ Ручьевой горы или съ Отряхиной.
— Нѣтъ, шалишь! — говорилъ дядя Митрій съ самимъ собою. — Сколько ни прячься, а отъ меня не уйдешь...
Разбирая причины своихъ неудачъ, дядя Митрій пришелъ, между прочимъ, къ твердому убѣжденію, что просто отводитъ глаза дѣдушка Андреянъ. Чего ему сидѣть попусту у вашгердта? Какъ только доводить золото, — старикъ ужъ торчитъ и глаза не спускаетъ. Можетъ быть, онъ и слово такое знаетъ, что золото изъ глазъ уходитъ, — тутъ оно, а его не видно.
— Вотъ что, дѣдушка, — замѣтилъ разъ дядя Митрій. — Чего ты торчишь тутъ? Шелъ бы къ себѣ на печку...
— Мнѣ и здѣсь хорошо...
— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, уходи, дѣдушка. Добромъ тебѣ говорю...
— Что я, съѣмъ что ли тебя?
— Съѣсть не съѣшь, а все-таки оно того... Глазъ у тебя тяжелый...
— А я все-таки буду сидѣть... въ шею не смѣешь прогнать. Нѣтъ такого закона, чтобы дѣдушку, — да въ шею.
— Ахъ, какой ты...
Дѣдушкѣ Андреяну самому начинало казаться, что стоитъ ему уйти, и дядя Митрій сейчасъ же найдетъ золото.
Это недоразумѣніе кончилось тѣмъ, что дядя Митрій совсѣмъ не сталъ доводить золота при старикѣ, а потомъ сталъ переходить съ мѣста на мѣсто, чтобы скрыться отъ упрямаго старика, хотя послѣднее и трудно было сдѣлать. Дѣдушка Андреянъ присмотрѣлся къ работѣ и точно зналъ впередъ, гдѣ дядя Митрій будетъ дѣлать пробу.
— Сидитъ, какъ ястребъ, — ворчалъ дядя Митрій. — Ни себѣ, ни людямъ... Твое что ли золото-то, дѣдушка?
— А видно, мое, когда тебѣ не дается въ руки...
— Можетъ, ты и слово такое знаешь?
— Можетъ, и знаю...
Дядя Митрій приходилъ въ отчаяніе. Напрасно проработалъ цѣлый мѣсяцъ, проѣлъ рублей десять, одной водки сколько съ горя выпилъ, — и все ничего.
Но теперь онъ рѣшилъ производить настоящія развѣдки, какъ ихъ дѣлаютъ на настоящихъ промыслахъ. Раньше онъ бросался съ мѣста на мѣсто, безъ всякаго толка — тутъ пороетъ, въ другомъ мѣстѣ, въ третьемъ, а теперь началъ бить уже настоящіе шурфы, т.-е. продолговатыя ямы, пока не доходилъ до песковъ. Въ каждомъ логу онъ выбивалъ три такихъ шурфа — одинъ въ вершинѣ, другой въ срединѣ и третій въ концѣ. Золото могло не попадать на вашгердтъ по двумъ причинамъ: или было очень мелкое и тогда сносилось водой, или пески попадались мясниковатые, т.-е. связанные глиной, и тогда его трудно было вымыть. Наконецъ, послѣдній случай: крупное золото попадается иногда гнѣздами, а онъ все не могъ найти такое гнѣздо. Правда, нѣсколько разъ попадались маленькія «золотники», но онѣ были до того ничтожны, что трудно было разобрать, золото это или не золото.
— Эхъ, кислоты нѣтъ... — жалѣлъ дядя Митрій. — Кислотой бы тронулъ, — золото и сказалось бы. А то и на зубъ такую золотину не поймаешь...
Проработалъ дядя Митрій еще двѣ недѣли. Добрые люди уже давно страдовали въ горахъ, заготовляя сѣно на зиму. Спиридонъ ругался, что дядя Митрій удерживаетъ Аннушку въ такую пору. Пришлось за нее платить. Едва сошлись на двугривенномъ въ день, — плата неслыханная въ Растёсѣ. Къ Ильину дню народъ опять собрался въ свою деревню. Оказалось, что дядя Митрій бросилъ работу и пьянствуетъ уже нѣсколько дней.
— Ты это что лодырничаешь? — удивился Спиридонъ.
— Съ горя, любезный братецъ... Подвелъ меня дѣдушка Андреянъ своимъ золотомъ. Посмѣялся старичокъ надъ моей простотой... Вотъ я и закутилъ.
— Вольно тебѣ было слушать... Дѣдушка-то давно изъ ума выжилъ. А, можетъ, золото-то совсѣмъ не изъ гуся было.... Забылъ старикъ, али перепуталъ.
— Просто посмѣялся надъ моей простотой... А я-то работаю, я-то стараюсь, я-то изъ кожи вылѣзаю. Земли изрылъ пропасть... А сколько еще насмѣшекъ принялъ. Обидно, вѣдь, когда всѣ за дурака набитаго принимаютъ.
— Чего же тутъ обижаться... Оно того....
— Значитъ, по-твоему, я дуракъ?
— Дуракъ не дуракъ, а около этого.
Пьяный дядя Митрій ходилъ по всей деревнѣ и жаловался на дѣдушку Андреяна.
— Подвелъ онъ меня, старый колдунъ... Ахъ, какъ подвелъ!.. Прохарчился я насквозь... Деньгами проработалъ рублей съ двадцать, новые сапоги износилъ, рубаху порвалъ, — всего и не пересчитаешь. А сколько еще любезный братецъ Спиридонъ содралъ съ меня за Аннушку за цѣлыхъ двѣ недѣли. Кругомъ меня окружили.
— Да, сдѣлалъ ты ошибочку, — жалѣли мужики, — польстился на дѣдушкино золото...
Отгулявъ Ильинъ день въ Растёсѣ, дядя Митрій утромъ на другой день уѣхалъ. Жену Дарью онъ оставилъ у Спиридона.
— Пусть пока она у васъ поживетъ, — говорилъ дядя Митрій брату. — Мнѣ сейчасъ-то не до нея... А между прочимъ оставляю ей на содержаніе пять цѣлковыхъ. По первому снѣжку пріѣду въ Растёсъ...
Это обстоятельство, именно, что дядя Митрій оставилъ жену въ Растёсѣ, навело всѣхъ на сомнѣнія, а дѣдушка Андреянъ сказалъ прямо:
— Что-нибудь лукавитъ Митрій... Не спроста онъ оставилъ Дарью до зимы.
Растёсскія бабы присоединились къ этому мнѣнію. Да, затаился дядя Митрій и всѣхъ хочетъ обмануть. Вѣдь жену-то раньше всегда съ собой бралъ.
Лѣто прошло быстро, и наступила длинная, дождливая осень, когда въ Растёсѣ не было ни прохода, ни проѣзда. Когда начались заморозки, и выпалъ первый снѣжокъ, бабы начали приставать къ Дарьѣ:
— Что это мужъ-то забылъ про тебя, Дарьюшка? Загулялъ, видно... На промыслахъ-то бѣдовый народъ.
— Ничего, пріѣдетъ, — увѣренно отвѣчала Дарья.
Установился санный путь, наступила зима, а дядя Митрій точно въ воду канулъ. Спиридонъ началъ ворчать на сноху.
— Вотъ еще дармоѣдку Богъ послалъ... Ступай къ своему мужу, Дарья, а кормить тебя зря я не буду. Пустъ мужъ кормитъ....
— А гдѣ мнѣ его искать? Никуда не пойду...
Особенно доставалось Дарьѣ отъ невѣстки Степаниды, которая попрекала ее каждымъ кускомъ.
— Велики ли пять цалковыхъ? По цалковому въ мѣсяцъ не придется, если считать...
Дарья отмалчивалась и тихонько отъ всѣхъ плакала. Она вѣрила, что мужъ вернется, но тяжело было ждать. Кончилось тѣмъ, что она ушла жить къ дѣдушкѣ Андреяну. Старикъ жилъ со внучкомъ Кузькой одинъ въ своей избушкѣ и былъ радъ, что Дарья поживетъ у него: женскимъ дѣломъ и починитъ, что нужно, и сошьетъ, и варево сваритъ...
— Что же, того... — говорилъ старикъ. — Мѣста хватитъ.
— Изъ-за тебя горе-то мыкаю, — жаловалась Дарья. — Кабы не твое проклятое золото, такъ мужъ не бросилъ бы меня въ Растёсѣ.
— Ну, что объ этомъ говорить... Брось. Дѣло прошлое... Такъ я, не отъ ума тогда сболтнулъ.
Дядя Митрій пріѣхалъ, когда его совсѣмъ перестали ждать. Это было незадолго до Рождества, въ самые морозы, онъ пріѣхалъ не одинъ, а привелъ съ собой цѣлую партію золотопромышленниковъ.
— Ну, теперь вы всѣ меня будете благодарить, — повторялъ дядя Митрій. — Вотъ какъ дѣдушкино золото поднимемъ, только дымъ пойдетъ.
Пріѣхали сразу на четырехъ подводахъ. Былъ тутъ главный золотопромышленникъ, степенный старичокъ Иванъ Васильичъ, были два штейгера, были опытные пріисковые рабочіе. Вся деревня всполошилась. Ничего подобнаго не случалось въ Растёсѣ.
Партіи отдохнули денька два, а потомъ дядя Митрій повелъ ихъ на развѣдки. У него были отмѣчены всѣ мѣста, гдѣ попадались «знаки» золота. Работа закипѣла. Мерзлую землю оттаивали кострами, а пробы промывали въ избѣ. Иванъ Васильичъ былъ доволенъ и хвалилъ дядю Митрія.
— Золото правильное, — повторялъ Иванъ Васильичъ. — Можно будетъ работы съ весны поставить...
— Ужъ на что правильнѣе, Иванъ Васильичъ... Дѣдушкино золото, однимъ словомъ. Старичокъ-то вотъ какъ его скрывалъ...
Дѣдушка Андреянъ былъ страшно огорченъ лукавствомъ дяди Митрія и только погрозилъ ему:
— Не будетъ тебѣ счастья, Митрій... Зачѣмъ дѣдушку Андреяна обманулъ, лукавецъ? Вотъ какъ отрыгнется дѣдушкино-то золото...
VI.
На слѣдующее лѣто Растёсъ сдѣлался неузнаваемымъ. Зимой Иваномъ Васильичемъ была сдѣлана заявка новаго пріиска, а къ Пасхѣ уже пріѣхали горные чиновники дѣлать отводъ пріисковой площади. Пріискъ былъ названъ Дѣдушкинымъ.
Въ виду того, что лѣтомъ въ Растёсъ невозможно было проѣхать, то зимой были доставлены всякіе припасы, разная пріисковая снасть и партія рабочихъ въ полтораста человѣкъ. До открытія работъ строили на Смородинкѣ пріисковую контору, казарму для рабочихъ, а потомъ — плотину на Смородинкѣ для будущей золотопромывальной машины «бутары». Екнуло сердце у стараго дѣдушки Андреяна, когда въ лѣсу загремѣли топоры.
«Охъ, мой языкъ всему виноватъ, — думалъ старикъ. — Ничего бы этого не было, кабы я тогда не сболтнулъ зря...»
Жаль было старику и вѣкового лѣса, и тихой растёсской жизни, и своего стараго покоя. Отъ новыхъ золотыхъ промысловъ онъ ничего хорошаго не ждалъ. Лучше бы по старому-то...
Дядя Митрій получилъ полтораста рублей отъ Ивана Васильича и теперь состоялъ при немъ въ качествѣ главнаго совѣтника. Пока Иванъ Васильичъ квартировалъ у Спиридона, и дядя Митрій все похвалялся передъ братомъ:
— Огребайте денежки, любезный братецъ, да меня лихомъ не поминайте. И за квартиру получаете, и за сѣно, и за всякую услугу, а невѣстка Степанида Ляксѣевна за свою бабью работу въ лучшемъ видѣ получитъ. На что Аннушка, и той перепадетъ, гдѣ гривенникъ, а гдѣ цѣлый двугривенный. Вотъ каковъ дядя Митрій...
Дядя Спиридонъ, дѣйствительно, былъ доволенъ и счастливъ. Онъ зашибалъ деньгу на всемъ: и высчитывалъ про себя, сколько бы онъ нажилъ раньше, въ прежніе года, если бы продавалъ сѣно, дрова, овесъ и все остальное. Получался такой убытокъ, что дядя Спиридонъ только кряхтѣлъ. Эти мысли омрачали для него всякую радость. Помилуйте, всю жизнь дуракомъ прожилъ...
Зато Степанида была счастлива безъ конца, охваченная чисто бабьей жадностью. Раньше-то она и въ глаза никакихъ денегъ не видала, — откуда взять бабѣ деньги въ деревнѣ? — а тутъ на, получай за всякую малость. Она и стряпала на Ивана Васильича, и стирала, и продавала все, что составляло ея бабье хозяйство, — молоко, яйца, сметану, масло, лукъ, картошку. Потомъ расторговалась запасенными на случай новинами холста, крестьянской пестрядью, — покупали нарасхватъ рабочіе. Даже по ночамъ ей приходилось мало спать: нужно было обшивать пріисковыхъ рабочихъ. Кажется, было бы десять рукъ, и то не хватило бы. Другія растёсскія бабы тоже убивались надъ работой, не покладая рукъ.
— Говорите мнѣ спасибо, тетки! — хвалился дядя Митрій. — Вотъ какое я вамъ дѣдушкино золото показалъ...
— И то молимъ за тебя Бога, Митрій Кондратьичъ... Не мужикъ ты, а прямо угодникъ намъ, глупымъ бабамъ. Чрезъ тебя, можно сказать, свѣтъ увидали. Жили дуры дурами, и не знали даже, какія такія деньги на свѣтѣ бываютъ...
— То-то, милыя... Ужъ вы постарайтесь.
Дядя Митрій каждый день былъ подъ хмелькомъ, а тутъ еще всѣ на-перебой угощаютъ, только пей. Кажется, мертвый и тотъ не утерпѣлъ бы....
Только одинъ дѣдушка Андреянъ былъ недоволенъ, какъ дядя Митрій ни ухаживалъ за нимъ.
— Дѣдушка Андреянъ, а я тебя устроилъ въ сторожа на пріисковую контору, — говорилъ дядя Митрій. — Работы никакой да еще харчи хозяйскія. Лежи себѣ на боку да деньги получай... Карауль свое золото.
— Вотъ у тебя, Митрій, все деньги, да деньги на умѣ, а того ты не понимаешь, что къ деньгамъ свою привычку надо имѣть. Какъ разъ сбѣсится народъ въ Растёсѣ отъ твоихъ денегъ...
Зимой и дѣдушкѣ Андреяну перепала малая толика. Онъ ловилъ подъ порогами рыбу и продавалъ. Охочъ былъ Иванъ Васильичъ до свѣженькой рыбки, особенно по постнымъ днямъ, да и другіе тоже — пріисковый расходчикъ, писарь, штейгера.
Послѣ Пасхи всѣ съ нетерпѣніемъ стали ждать полой весенней воды, когда вскроются рѣки, и земля оттаетъ. Какъ потеплѣло, Иванъ Васильичъ переѣхалъ къ себѣ въ контору, а съ нимъ вмѣстѣ — и всѣ другіе служащіе. Рабочіе поселились въ казармѣ. Дядя Спиридонъ считалъ все это прямымъ убыткомъ себѣ и ворчалъ съ утра до вечера. Наживалась теперь одна Степанида, и дядя Спиридонъ завидовалъ женѣ. Онъ нѣсколько разъ пытался отнимать у нея ея бабьи деньги, но Степанида поднимала такой вой и крикъ, что Спиридонъ отступался.
— Да ты, никакъ, совсѣмъ сбѣсилась, Степанида? — удивлялся онъ.
— Ничего не сбѣсилась, а мои деньги не тронь. Уйду въ контору къ Ивану Васильевичу стряпкой, — только и видѣлъ... Будетъ мнѣ гнуть спину на тебя. Пять цалковыхъ жалованья сулитъ Иванъ-то Васильичъ...
Иванъ Васильичъ, дѣйствительно, звалъ Степаниду къ себѣ, но она не пошла, но желая рушить своего крестьянскаго хозяйства.
Выведенный изъ терпѣнья, Спиридонъ раза два принимался колотить жену, чего раньше никогда не бывало, а Степанида бѣгала жаловаться дѣдушкѣ Андреяну.
— А ты ему отдай деньги-то, — совѣтовалъ старикъ, — вотъ и не будетъ грѣха...
— Ни въ жисть не отдамъ, — повторяла Степанида. — Съ чего это я свои-то деньги буду ему отдавать? Онъ и то по всѣмъ угламъ обшарилъ, все ищетъ мои-то деньги...
Открытіе настоящихъ работъ замедлилось, благодаря тому, что Смородинка разыгралась и прорвала плотину. Пришлось поправлять за-ново, при чемъ рабочіе должны были работать дни и ночи. Плотина строилась по указаніямъ дяди Митрія, и дѣдушка Андреянъ радовался.
— Не хочетъ отдавать своего золота Смородинка, — объяснялъ онъ. — Вонъ какъ надулась и забурлила...
Но плотину исправили, и работы начались. Еще съ послѣднимъ снѣгомъ были сдѣланы подробныя развѣдки золотоносной розсыпи турфами, а потомъ снятъ былъ верховикъ, т.-е. верхній слой пустой породы, состоявшей изъ глины и такъ называемыхъ турфовъ. Золотопромывальная машина была поставлена у самой плотины, чтобы вода изъ шлюза прямо падала въ нее. Эта сибирская бутара имѣла самое простое устройство. Главную часть машины составляла громадная желѣзная воронка, сдѣланная изъ продырявленнаго котельнаго желѣза. Она была утверждена на особомъ станкѣ горизонтально и вращалась на желѣзной оси при помощи коннаго привода. Въ эту воронку засыпались пески, а сверху падала сильная струя воды. Отъ вращенія пески промывались водой и падали на длинный деревянный шлюзъ, гдѣ ихъ и «доводили» два раза въ день, отмучивая шлихи и заключавшееся въ нихъ золото. Когда бутара работала, стоялъ страшный грохотъ отъ пересыпавшихся въ желѣзной воронкѣ крупныхъ камней. На конномъ приводѣ работалъ Кузька, котораго дядя Митрій называлъ главнокомандующимъ.
— Ну, главнокомандующій, запущай свою музыку! — кричалъ каждый разъ Митрій, проходя мимо.
Кромѣ большихъ хозяйскихъ работъ, были открыты и маленькія, такъ называемыя «старательскія». Объ открытомъ золотѣ на Смородинкѣ слава уже разошлась, и маленькія артели старателей приходили каждый день... Каждой такой артели отводилась дѣлянка въ десять квадратныхъ саженъ, при чемъ, по условію, все добытое золото должно быть сдано хозяину пріиска, конечно, за извѣстную плату. Иванъ Васильичъ назначилъ по три рубля за золотникъ. Самъ онъ сдавалъ все золото въ казну по четыре рубля. Старатели работали на вашгердтахъ и жили въ балаганахъ и землянкахъ. По вечерамъ у каждаго такого балагана весело горѣли огни, слышались пѣсни и пиликанье гармоникъ. Пріисковый людъ свою нелегкую работу переносилъ съ замѣчательной бодростью. Въ солнечные, теплые дни пріискъ казался громаднымъ таборомъ. Растёсскіе не умѣли сначала работать, а потомъ выучились у старателей и тоже начали брать дѣлянки. Даже Спиридонъ рѣшилъ попытать счастья, хотя изъ этого, кромѣ огорченія, ничего не вышло. Онъ завидовалъ всѣмъ, у кого золото шло лучше, и ворчалъ безъ конца, высчитывая понесенные убытки. Если рядомъ артель заработала въ сутки три рубля, и, онъ — всего два съ полтиной, то выходило прямого убытка цѣлый полтинникъ. Работавшія съ нимъ Степанида и Аннушка тоже были недовольны пріисковой работой, потому что приходилось пачкаться пріисковой глиной. Скоро Спиридонъ бросилъ свою работу и обругалъ брата Митрія.
— Эго ты меня подбилъ брать дѣлянку, Митрій... Рублей съ десять взялъ одного убытку, а все изъ-за тебя..
— Хорошо... Если ужъ на то пошло, такъ я тебя поправлю, любезный братецъ, — совѣтовалъ дядя Митрій. — Есть одна штучка, ужъ самая вѣрная...
— Ну, говори?
— Открывай кабакъ... Однихъ мужиковъ на пріискѣ больше двухсотъ, да считай своихъ растёсскихъ. Самъ я думалъ этимъ дѣломъ заняться, да Иванъ Васильичъ останется безъ меня, какъ безъ рукъ. Только никому не сказывай, что я тебя научилъ, особливо — Ивану Васильичу. Съѣстъ онъ меня заживо... Не любятъ хозяева, когда рабочіе начинаютъ пропиваться и дебоширничать...
Черезъ двѣ недѣли въ Растёсѣ появился и кабакъ. Это былъ первый кабакъ, какъ стояла деревня. Раньше тайкомъ приторговывалъ водкой богатый мужикъ Акимъ, а тутъ — цѣлый кабакъ. Пріисковый народъ такъ и повалилъ къ Спиридону, а по праздникамъ у кабака была настоящая толкучка. Спиридонъ началъ получать барыши, но все-таки ворчалъ на брата, зачѣмъ онъ раньше его не научилъ сколько времени даромъ пропущено, а вѣдь каждый день — убытокъ.
Пришелъ въ новый кабакъ и дѣдушка Андреянъ, выпилъ стаканчикъ водки и проговорилъ:
— Вотъ отъ нея, отъ этой самой водки, и весь грѣхъ вышелъ съ дѣдушкинымъ золотомъ...
VII.
Золото на дѣдушкиномъ пріискѣ шло хорошее, и въ первое лѣто Иванъ Васильичъ намылъ около трехъ пудовъ. Содержаніе собственно въ пескахъ было небольшое, всего около тридцати долей на сто пудовъ песку, но важно было то, что розсыпь была ровная, пески лежали не глубоко, и вода была для промывки подъ рукой. Эти послѣднія обстоятельства имѣли очень важное значеніе и дѣлали разработку выгодной. Въ виду этого Иванъ Васильичъ оставилъ даже зимнія работы, гдѣ промывка шла въ теплыхъ зимнихъ корпусахъ грѣтой водой.
Въ теченіе какого-нибудь года Растёсъ сдѣлался неузнаваемъ. Появились новыя избы, на старыхъ — новыя крыши; накупили лошадей, бабы начали щеголять въ ситцевыхъ кофтахъ и резиновыхъ калошахъ, а мужики, то и дѣло, навѣдывались къ дядѣ Спиридону. Однимъ словомъ, все пошло по-новому, чего такъ боялся дѣдушка Андреянъ. Правда, на зиму Растёсъ сильно затихъ, но и затихъ не по-прежнему. У всѣхъ на языкѣ только и было разговора, что о золотѣ. Своя крестьянская работа валилась изъ рукъ. Въ лѣсорубныхъ куреняхъ никто не хотѣлъ работать, а всѣ ждали опять весны, когда откроется пріискъ. Одинъ дѣдушка Андреянъ охалъ по-прежнему, съ той разницей, что остался на зиму караулить пріисковую контору. Онъ жилъ на пріискѣ и по-прежнему ловилъ рыбу въ Порожней. Старикъ только качалъ головой, глядя на то, что творилось въ Растёсѣ. Одинъ кабатчикъ Спиридонъ чего стоилъ! Совсѣмъ помѣшался мужикъ на барышахъ и во снѣ и наяву видѣлъ только свои деньги. Жадность довела до того, что онъ началъ давать водку однодеревенцамъ въ долгъ, подъ лѣтнюю работу, конечно, выговоривъ себѣ большіе проценты. Пей, а тамъ сосчитаемся...
На слѣдующее лѣто, благодаря молвѣ, рабочихъ набралось до трехсотъ человѣкъ, и золота было намыто уже пять пудовъ. Особенно посчастливилось старателямъ. Человѣкъ пять изъ растёсекихъ мужиковъ превратились по прежнему мужицкому счету въ богачей, потому что въ одно лѣто заработали чуть не по тысячѣ рублей. Благодаря этому, всѣ кинулись пытать счастья на промысловой работѣ. Тѣхъ, кто разорился, не считали, а видѣли только богатыхъ и только на нихъ всѣ указывали.
На третье лѣто было намыто всего около пуда. Розсыпь выработалась. Иванъ Васильичъ рѣшилъ, что въ Растёсѣ больше дѣлать нечего, и прекратилъ работу.
— Все дѣдушкино золото вычерпали, — шутилъ онъ, прощаясь съ растёсскими мужиками. — Теперь ищите бабушкино золото...
Весь Растёсъ пріунылъ, а радовался одинъ дѣдушка Андреянъ. Бѣда кончилась, и все пойдетъ по-старому. Такъ думалъ дѣдушка Андреянъ, но не такъ вышло. Дѣдушкинъ пріискъ закрылся, Иванъ Васильичъ уѣхалъ, рабочіе отхлынули въ другія мѣста, про которыя прошла слава. На Уралѣ каждый годъ открываютъ гдѣ-нибудь новыя мѣста съ богатымъ золотомъ, и промысловые рабочіе, привыкшіе къ своему дѣлу, бродятъ съ мѣста на мѣсто въ поискахъ за невѣдомымъ счастьемъ. Изъ растёсцевъ ушло человѣкъ пятнадцать, съ дядей Митріемъ во главѣ. Онъ имъ сулилъ чуть не золотыя горы. Съ мужиками ушло нѣсколько женщинъ, которымъ нравилась бойкая промысловая жизнь. Оставшіеся въ Растёсѣ скучали, какъ послѣ тяжелаго похмелья. Начали искать золото по другимъ мѣстамъ: не на одной же оно Смородинкѣ спряталось. Главными затѣйщиками были богатые мужики, — вмѣстѣ съ деньгами у нихъ явился и азартъ къ легкой наживѣ. Ручьева гора была кругомъ окопана, но золота не нашлось.
Всего удивительнѣе держалъ себя Спиридонъ. Онъ по-прежнему держалъ свой кабакъ, хотя прежнихъ покупателей не было и въ поминѣ. Это не мѣшало Спиридону сидѣть за своей стойкой, сердиться и высчитывать убытки. Жена Степанида ушла отъ него, благодаря побоямъ. Спиридонъ всячески выколачивалъ изъ нея деньги и ничего не могъ добиться. Въ одно прекрасное утро Степанида исчезла, бросивъ мужа. Дѣтей у нихъ не было, и ее ничто не удерживало дома. По слухамъ, она жила гдѣ-то на промыслахъ въ стряпкахъ, о чемъ давно мечтала.
— Какъ же это ты, Спиридонъ, ошибся съ женой-то? — спрашивалъ дѣдушка Андреянъ.
— А ну ее... Будетъ, покормилъ.
Жадность съ каждымъ годомъ у Спиридона все увеличивалась.
Когда года черезъ четыре вернулся въ Растёсъ дядя Митрій, больной и нищій, Спиридонъ его не пустилъ къ себѣ даже на глаза.
— Откуда пришелъ, туда и ступай, — сказалъ Спиридонъ. — Мало ли дармоѣдовъ шляется по промысламъ...
Дядя Митрій поселился у дѣдушки Андреяна. Онъ застудилъ на промысловой работѣ ноги и едва ходилъ. Дарья гдѣ-то на промыслахъ умерла.
— Эхъ, Митрій, Митрій, говорилъ я тебѣ, — ворчалъ дѣдушка Андреянъ. — Впрочемъ, что тутъ говорить: дѣло прошлое. Подвелъ ты тогда меня дѣдушкинымъ золотомъ... А пока что, живи. Куда тебѣ, безногому, дѣться... Весь нашъ Растёсъ отъ золота-то забѣднѣлъ. Мужики привыкли къ легкому хлѣбу и шляются по промысламъ, а дома старики да малолѣтки остались. Вотъ какое дѣло-то вышло...
Дядя Митрій молчалъ.
